Отрывок из книги «Истории проституции: рассказы о выживании в секс-индустрии» («Prostitution Narratives: Stories of Survival in the Sex Trade», 2016).

На ресепшене массажного салона было чисто, практически стерильно. Белые стены, один стильный ковер на полу, диван, зеленые растения по углам, полка с дорогими травяными чаями. На двери красовалась латунная табличка с названием и звонком. Салон располагался на первом этаже бизнес-комплекса, прямо в центре города. Проституторов направляли в квартиру этажом ниже пентхауса, где жила мадам. В смежной квартире мы, «девочки», оставались до тех пор, пока одну из нас не вызывали по интеркому к «клиенту».

Как «хорошие девочки» (также известные как «овечьи мозги», по словам мадам) мы носили белую униформу, минимальный макияж, прозрачный лак для ногтей. Под униформой было кружевное белье, на что рассчитывали мужчины, ожидавшие нас в комнате. Нас не заставляли выстраиваться в ряд перед проституторами. Они нас даже не видели до вызова. У мадам был прекрасный нюх на то, какую девочку хочет проститутор, и она редко ошиблась. Если ты хорошо справлялась, у тебя появлялся «постоянный клиент». Очень скоро я поняла, что они придумывали нам тот имидж, который им нравился. Я была очень худой брюнеткой, но иногда мне говорили про мои «пышные формы» или называли «сексуальной рыжей» — все возможные стереотипные комбинации, которые они хотели, когда мы оставались наедине в комнате.

В комнатах, в отличие от стерильного ресепшена, доминировали красный цвет и позолота. Огромные зеркала позволяли мужчине рассматривать меня практически с любого угла. К комнате примыкала ванная, которую мы мыли после каждого клиента, который в нее заходил. Сразу по прибытию и всегда после того, как он уходил. Мы расправляли простыни и убеждались, что не оставили нигде никаких следов. Это называлось вести себя профессионально. У нас было чистящее средство, чтобы уничтожить любой след его пребывания здесь.

Я ненавидела те зеркала. В конце дня было тяжело смотреться в зеркало не просто по «моральным» причинам, я дошла до того, что через несколько недель я перестала видеть себя в зеркале. Разные мужчины целый день говорили мне, что я высокая, низкая, миниатюрная, пышная, рыжая или смуглая искусительница – это странный аспект проституирования. Вам может показаться, что это мелочь по сравнению с тем огромным отвращением, которое я испытывала непосредственно по отношению к сексу с этими мужчинами, но зеркало вызывало у меня замешательство, я старалась вообще не смотреть в него, только если нужно было причесаться или поправить макияж. Я использовала его функционально, как и положено с зеркалами, но я как бы не видела, на кого я в нем смотрю.

Хотя на декаданс комнат для секса не жалели денег, а зона ресепшена выглядела дорого и нейтрально, они закупали очень дешевую масляную смазку. Прошло двадцать лет, а меня до сих пор тошнит от запаха масла для детей.

Когда приходили молодые мужчины, я остро осознавала, что я того же возраста и, наверняка, не более и не менее привлекательна, чем те женщины, с которыми они встречались или хотели встречаться. Я также осознавала, что из-за того, где я нахожусь, идея обо мне как о подруге, девушке или даже однокурснице даже не приходит им в голову. Старики были банальными извращенцами, молодые люди были грубыми, агрессивными и вели себя так, будто я была для них антропологической диковинкой – в то же время, они, конечно, как и старые извращенцы, хотели секса.

Я начала принимать транквилизаторы, как только смогла дойти до врача за рецептом после первого же дня. Моими постоянными спутницами стали панические атаки, и, хотя нам запрещали пить на работе, я напивалась, когда приходила домой. Деньги, которые я там зарабатывала, улетали моментально – на книги, подарки подругам, на все, что угодно, лишь бы это помогло мне почувствовать себя лучше здесь и сейчас. В те времена было очень выгодно водить со мной дружбу. Признаюсь, мне нравилась роль щедрой подруги. Также должна признать, что та машина, на которую я собиралась накопить, так и не стала реальностью, оплата ипотеки так и не стала реальностью, морской круиз так и остался неосуществленной мечтой. Я постоянно откладывала написание университетского диплома, потому что была полностью опустошена и психически, и эмоционально, и все продуктивное или нормальное, например, университет, стало для меня недостижимым. Меня могут спросить: и это все, что преследует меня после моего времени в проституции? Разве это так уж плохо?

Я хочу немного рассказать вам про то, каково быть в проституции и быть пережившей проституцию. Как вы уже поняли, я работала в «первоклассных» борделях, как легальных, так и нелегальных. Я была в «более безопасном» сегменте индустрии. Я занималась уличной проституцией только один раз. Иногда я гадаю, что же хуже – та проституция, которую я перенесла (и про которую я говорила, что это мой «выбор», требования «работы»), или то, что мне приходится сейчас слушать, как люди защищают проституцию.

Сама по себе проституция – мужчины, один за другим, еще один, еще один, с их грустными и одинокими историями (но они хотели секс), с их уверенностью в том, что у них есть право на секс, с их агрессией (они требуют секс), их насилием (они больше платили за то, чтобы причинить мне боль ради секса или просто причинить мне боль ради боли). Все мужчины из самых разных областей жизни, которые верили, что у них есть право на меня, потому что, ну, я была там. Лежащие на мне, во мне, вокруг меня, трогающие меня, хватающие меня, пытающиеся поцеловать меня, игнорирующие меня, если я была истощена или расстроена, все равно продолжающие. Некоторые даже извинялись передо мной, но все равно всегда продолжали. Некоторые жаловались на меня (о, и мне приходилось за это поплатиться!), но все равно возвращались, чтобы сделать это со мной снова или находили другую женщину, которая, в отличие от меня в тот день, не забыла принять свой Валиум. Главное, чтобы Валиума хватило для диссоциации, но важно не переборщить, а то это станет заметно со стороны, и еще важнее – нужно не забывать улыбаться.

И они называют это «секс-работой»?

Лоббисты за проституцию очень стараются сделать этот термин достойным названием для проституированных. Тем не менее, чье достоинство сохраняет это слово на самом деле? Мы – проституированные. Это уродливое и жесткое слово. Проще говоря, оно правдивое. Вот почему сутенеры и проституторы не хотят, чтобы мы его использовали. Вот почему широкая общественность не хочет его слышать. Но мы не обязаны заботиться о достоинстве сутенеров и проституторов.

Да, эти воспоминания не дают покоя, когда я встречаюсь с политиками или пытаюсь быть услышанной среди воплей про «права секс-работников» в СМИ. Или слушаю интеллектуалов, которые равнодушно рассматривают меня словно забавную зверушку – для них это все интересный социологический феномен. А не насилие. А не агония. А не экстренная ситуация. И вот ты идешь со своим ПТСР, встречаешься с политиками моего и других штатов из-за страха и отчаяния, что еще одно поколение людей проходит через то же самое, что и я, и ты называешь себя пережившей проституцию. Потом идешь в комнату отеля, чтобы поспать и за ночь просыпаешься несколько раз в холодном поту и задыхаясь. Чувствуешь на себе чужую тяжесть. Плачешь, а потом чувствуешь себя глупо. Залезаешь в Интернет, чтобы узнать новости из дома, видишь, что опять кто-то выражает надежду, что я сдохну, пишет, что я феминистская мразь, мужененавистница и слишком уродливая, чтобы меня трахать. Что меня надо изнасиловать – это приведет меня в чувство.

Это моя жизнь. Стала бы я этим заниматься, если бы верила, что проституция – это просто работа, которая когда-то у меня была? Что быть проституированной – это «секс-работа»? Путешествия стоят дорого, даже если тебе оплачивают дорожные расходы. В прошлом году у меня было не меньше девяти поездок, из-за этого я часто рискую потерять съемное жилье, а это одно из немногих мест, где я чувствую себя в безопасности. Потому что я «выбрала» риск (звучит знакомо?) просто ради шанса, что кто-нибудь, кто-угодно из-тех, кому все это внушили, услышит меня: по-настоящему услышит. Не выслушает и отправит в корзину «одно из мнений». Не выслушает и скажет, что полная декриминализация – это то, что приведет нас в 21 век, в то время как в реальности это самая ужасная форма полового неравенства на планете. Не выслушает, а затем проигнорирует правду о Новом Южном Уэльсе, Виктории и Квинсленде, а также Германии, Нидерландах и Бразилии. Не выслушает, а затем развяжет руки сутенерам, сводникам и всем, кто наживается на проституции, тем, кто сколотил состояние на моем теле и украл мою жизнь.

Теперь это моя жизнь. Я пишу электронные письма, постоянно сижу без гроша, рассказываю другим, что я была в секс-индустрии, сообщаю об этом родственникам. Потому что, как и остальные женщины, которые пытаются раскрыть другим глаза на то, что такое проституция, я ценю свою жизнь, я ценю жизни других женщин. Я надеюсь, что вы будете слушать.

Авторка: Симон Уотсон

Симон Уотсон – женщина из коренного народа Австралии, сейчас она живет в Западной Австралии и является директоркой организации «Коалиция за Скандинавскую модель в Австралии» (http://normac.org.au).