Отрывок из книги Кайсы Экис Экман «Быть или быть купленной: проституция, суррогатное материнство и расщепленное Я» (Kajsa Ekis Ekman «Being and Being Bought: Prostitution, Surrogacy and the Split Self», 2014).

Культурный эквивалент «движения за права секс-работников» — это «культ шлюхи». В интеллектуальных кругах восхищаться жизнью «шлюхи» считается модным и дерзким. «Шлюха» — это важный компонент богемы. Слово «шлюха» как приправа для самой скучной книги или занудной вечеринки – добавляет экзотики и возбуждения. Мы все чаще и чаще слышим, что нужно «вернуть себе» это слово. Все должны называть себя шлюхами, заявляет один журналист.

Пятеро шведских женщин открыли блог про литературу и называли его «Bokhora» («книжная шлюха»). Организация проституированных женщин «Месть проституток в обществе» обратилась к блогеркам и спросила, почему они выбрали такое название. Те ответили: «Это просто значит «та, которая сильно что-то хочет», а значение «проститутка» — это лишь перенос смысла, дисфемизм» (7).

Однако если они хотели лишь передать желание книг, то почему бы не назваться «любительницы книг»? Такое название никого не запутает. Очевидно, что слово «шлюха» употребляется как вызов. Когда эти любительницы литературы называют себя «книжные шлюхи» и печатают футболки с надписью «книжная шлюха», они прекрасно осознают повсеместный смысл слова «шлюха» и намекают именно на него.

Это называют возможностью отдать должное. Шлюха подвергалась остракизму в обществе – а мы поставим ее в центр внимания! Но когда мужчина-журналист призывает женщин называть себя «шлюхами», а литературные блогерки называют себя «книжными шлюхами», то они это делают лишь потому, что они сами, очевидно, не являются проституированными женщинами. В этом весь смысл.

Они используют это слово как аксессуар – ведь оно никак на них не влияет, оно не угрожает их статусу людей. На самом деле смысл такого жеста – диссоциация себя от проституированных женщин. Они носят «шлюху» как ожерелье: «Это мой аксессуар, но аксессуар – это по определению не я».

Однако «шлюха» — это не просто слово, это конкретная культурная фантазия. Слово «шлюха» превращает мужские желания в особенности женщины. Когда кто-то говорит, что мужчина «ходит по шлюхам», звучит так, будто он поддался импульсу, так, просто мимо проходил.

В реальности именно мужчина создает спрос на проституцию, вся секс-индустрия существует из-за его желаний и действий, но для мужчины нет никакого ярлыка. Только на женщину навешивают ярлык – «шлюха».

Вся секс-индустрия держится на одной-единственной фантазии: женщины могут быть шлюхами, а шлюха – это такой особенный вид женщины, которая круглосуточно доступна для мужчин.

Слово «шлюха» — это мужское изобретение, которое переносится на женщину и трансформируется в один атрибут, который ей приписывается. Это отличается, например, от слова «гей», которое хотя и может использоваться как оскорбление, относится к чему-то, что связано с самим человеком. Его можно трансформировать в нейтральное или даже положительное слово. Шлюха, с другой стороны – это конструкт мужчины, который не имеет к характеристикам женщины никакого отношения.

«Женщины никогда не бывают шлюхами», пишет Ханна Олссон в своем исследовании проституции в Швеции в 1977 году (Borg et al., 1981). О нет, только не это! Важнейший культурный архетип оказался под угрозой! Все общество бросается на восстановление шлюхи. Она не должна исчезнуть! Появляются настойчивые заверения: мы все шлюхи, быть шлюхой хорошо, шлюхи должны гордиться собой, давайте покончим со стигмой слова шлюха или даже слово «шлюха» вообще ничего не значит. Другими словами, множество людей начинают отрицать само значение этого слова, совсем как те книжные блогерки.

В реальности, подобное восхищение – это все то же осуждение, только в профиль. Оно все еще отказывается признавать, что женщины, попавшие в секс-индустрию – это полноценные, живые люди. Вместо того, чтобы увидеть в проституированной женщине личность, продвигается любовь к ее «уродливым» и «инстинктивным» сторонам, которые традиционно ей приписываются.

У фальшивого восхищения «проституткой» есть долгая предыстория. Изначально такое обожание зародилось среди художников и писателей, которым нравилось противопоставлять себя буржуазному обществу и его лицемерной морали. Деятели богемы и фланеры использовали проституцию как способ освободить свое мужское эго от рамок и ограничений. Проституированные женщины при этом редко изображались как личности, вместо этого они были важным элементом декора для богемного фона.

Шведский автор Питер Корнелл в своей книге «Мужчина на улице» показывает, как образ проститутки сыграл ключевую роль в модернизме (2009, p. 13). Бодлер, Дега, ван Гог и бессчетное количество других писателей и художников искали «священное» и «прекрасное» в «уродстве», а потому они провозгласили проституцию священной формой искусства, не особенно вдаваясь в подробности того, как и чем живут сами женщины. В шведском романе Торбьерна Сафве «Сики», главный герой прогуливается по бедному кварталу города, где отбросы и женщины сливаются в соблазнительный коктейль (1987, p. 109):

«Сточные воды текли посередине, как маленький ручей с узкими, неровными берегами. Все впадало в реку: отбросы, экскременты, вода после мытья посуды… В дверных проемах домов стояли женщины, они продавали себя задешево. Они распахивали и запахивали свои халаты, чтобы выветрить вонь последнего матроса. Я оказался посреди этой жизни, и я не мог не полюбить ее».

Он посещает район красных фонарей и все, что он описывает – стоки, отбросы, экскременты, вонь матросов и женщины, «продающие себя задешево» — все это объединяется в один густой суп. Он считает, что тесное общение с людьми на улице позволяет ему отстраниться от буржуазной жизни и стать мужчиной, который на «одном уровне» со «шлюхами». Читатели обнаруживают, что «шлюхи» на удивление часто отдаются ему «даром», чем он, разумеется, активно пользуется.

Однако несмотря на свои речи против снобов и пуритан, несмотря на свое околачивание в салонах и модный флирт с проститутками, он не вспоминает о том, что это живые люди. Точнее, ему приятна идея о том, что он становится по-настоящему живым человеком в их компании. Очень часто любовь к женщинам, которые продают себя задешево, сопровождается у него необъяснимой ненавистью к содержанкам богачей. Как смеют они быть «шлюхами», которые мне не по карману?

Фланер – это прямой предок секс-радикалов нашего времени. Во фланерах мы находим ту же жажду колорита, то же восхищение всем, что противоречит ханжеской буржуазной респектабельности. Они любят «уродство» (обязательно в кавычках): «уродство» — прекрасно!

Шведская квир-теоретикесса Ульрика Даль так описывает свой визит в Амстердам:

«Мои ноги болели после нескольких дней в высоких черных сапогах на улицах Амстердама, города, по которому мы путешествовали, чтобы потеряться в чем-нибудь. В символическом сердце сексуализированной публики Западной Европы, работающие девушки сидят в оконных проемах, освещенные красным светом, ночь за ночью, позируют для любопытных туристов и толпы британских работяг, закативших вечеринку» (Dahl, 2007, p. 18).

Она называет район красных фонарей «болотом шлюх» и «горячим ложем греха», который «населяют и посещают самые разные люди: пьяницы, наркоманы, лодыри и те, кому насрать на ван Гога…». Даль с сожалением информирует нас о том, что район ожидает реновация. «Так что наркоманы, квиры, гастарбайтеры и шлюхи будут депортированы на периферию».

Это полное воплощение привычек и взглядов фланеров, но на этот раз женщина проверяет границы своей свободы со «шлюхами» на заднем фоне. Тем не менее, ее взгляд такой же поверхностный. Она «смотрит на девочек», но, как водится, «они не смотрят на меня». Их разделяет стекло витрины, дистанция с проституированными женщинами сохраняется. Она все равно пытается описать несуществующую связь с ними: «Мы те, кто ходит по улицам горячего ложа греха… мы все помечены как различные виды публичных женщин».

Сафве и Даль объединяет то, что метафоры про «горячие ложа» и «отбросы» для них более реальны, чем настоящие люди, которые там живут. Люди с наркозависимостью и проституированные женщины – это просто инструмент, чтобы отделить себя от банального буржуазного туризма.

В статье Даль символ буржуазной респектабельности – это молодая американская туристка. Американка «морщит нос, стоя в своих удобных ботинках и с рюкзаком, накинутым на дорогой пиджак», она говорит, что «никогда бы не подумала, что секс может быть таким отталкивающим, это просто отвратительно», она заявляет, что «с нее довольно» и отправляется на поиски Старбакса. Даль старается донести до читателей, что уж на ней-то самой совсем не удобные высокие черные сапоги, и она легко вливается в «горячее ложе греха». Не то что эта мерзкая американка.

Ульрика Даль была одной из первых, кто познакомил научную сцену Швеции с концепцией идентичности «фемм». В 2006 году в статье «Фемм-инизм» она определяет «фемм» так: «Фемм редко сидят в дорогих салонах», фемм – это плохие девочки. Это «квир-девочки, шлюхи, потаскухи и лесбиянки». Еще фемм – это женщины рабочего класса и транссексуалы. Но какое все это имеет отношение к проституции? Вряд ли все «фемм» продают секс за деньги – не больше, чем любительницы книг с их блогом. Это все то же желание присвоить «шлюху», чтобы носить еев в качестве аксессуара.

Белые «виггеры» присваивают хип-хоп. Бэкпекеры присваивают так называемую «культуру Третьего мира». Трансвеститы и «драг-квин» присваивают женщину. «Фемм» присваивают проститурованных женщин. Под лозунгом «трансгрессии границ» происходит сохранение границ. Когда белые люди играют в чернокожих, а благополучные научные сотрудницы притворяются «шлюхами» и «наркоманами», они отказывают чернокожим, «наркоманам» и «шлюхам» в человечности.

В Барселоне организация «секс-работников» продавала футболки с надписью: «Yo també soc puta» («Я тоже шлюха»). Эти футболки с гордостью носила радикальная молодежь и другие «бунтари», которые верили, что, надев футболку, они перешли границу, разделяющую людей. «Мы все — шлюхи», думают они. Но они не понимают, что шлюха – это не шлюха. Это личность, такая же, как и они сами.

Люди, которые чувствуют себя изгоями в буржуазном обществе, стремятся к идентификации с проституированными женщинами. Но они не видят, что именно эта ложная идентификация укрепляет ярлык «шлюхи» и связанную с ним объективизацию.

Когда «шлюха» превращается в фетиш, она наделяется мифическими силами. Она становится оракулом. В ее присутствии люди теряют дар речи. Они трепещут, их нервы на пределе, они не могут мыслить рационально, и они готовы согласиться со всем, что она скажет. Правда, они не слышат, что она говорит – они слишком заняты тем, что с энтузиазмом кивают.

Восхищение шлюхой никак не защищает от презрения – совсем наоборот. Оно тесно связано с явным и скрытым осуждением, с игнорированием ее человечности и незнанием о реалиях ее жизни. «Фемм», которая целый день повторяет, что она «потаскуха» и «шлюха», вовсе не горит желанием узнать, как живут женщины в проституции. Транссексуал, который требует, чтобы все называли его женщиной, может ничего не знать о проблемах женщин. Бэкпекер в мексиканском пончо не забывает поторговаться о цене. Мужчина, который романтизирует рабочий класс как воплощение стереотипной маскулинности, хочет приобрести такую же маскулинность, но не жить в тех же условиях. «Виггер» чувствует себя частью черного сообщества, но его не волнует насилие в гетто – его оно и привлекает! Он не понимает, что если превратить в фетиш чью-то повседневную жизнь, то этим ты лишь покажешь, насколько ты от нее далек. Условия жизни превращаются в идентичность, а потом в фетиш. Один американский анекдот показывает разницу между фетишем и реальностью:

Виггер: Йо, ниггаз, как что чего, черные?

Выстрел.

Черный мужчина 1: Йо, ты чего сейчас виггу застрелил.

Черный мужчина 2: Белый мальчик. Хотел признания, он его получил. Теперь будет статистикой, как и мы все.

«Виггер» хочет быть частью банды, но, естественно, он не знает о реальных условиях жизни. В результате, его презирают те, кому он пытается подражать, даже если они не показывают, что считают его насмешкой. Угнетенные остро осознают человечность привилегированных. Но для привилегированных угнетенные – это загадка, которая живет в волшебном, далеком от людей мире. Привилегированные фантазируют о возможности попасть в этот мир. Он приходит в него и кричит: «Я такой же как вы! Я шлюха, наркоман и рабочий завода!» Он покупает такую же одежду в том же магазине, но носит ее не так, он выучивает слэнговые словечки, но говорит их в неуместных ситуациях, он считает, что что такая жизнь – один сплошной праздник. На это так стыдно смотреть, что приходится отворачиваться.

В Барселоне есть район Эль Раваль, в котором такой феномен можно наблюдать каждый вечер. Это богемный район с очень высоким уровнем проституции, который стал домом для многочисленных иммигрантов, а также пунктом назначения для определенного сорта туристов. Некоторым жителям нравится думать, что они живут посреди карнавальной сборной солянки, но в реальности между людьми здесь существуют очень четкие границы. На узкой улочке стоят усталые африканки с маленькими сумочками, они продают себя, пока хмурый сутенер прячется за дверью и внимательно следит за происходящим. Это происходит весь день и всю ночь, с коротким перерывом с семи до десяти часов утра. В пабах собирается «альтернативная» публика. Им нравится проституция и грязь, они презирают власти и цензуру и с восхищением говорят о колоритных персонажах квартала, притворяясь, как будто они одни из них. Существование проституции важно для них. Но эти люди никогда не меняются местами: африканки не ходят в пабы, посетители паба никогда не проституируют себя. Каждый день они ходят в одной толпе, но это лишь иллюзия – у них нет общего, разделенного опыта. У всех есть свои роли, и друг с другом они не беседуют. Для тех, кто прославляет «проституток» важно притворяться, что они стирают границы, и в то же время сохранять их: это не я, это просто кто-то, кто может стать моим карнавальным костюмом. Таким образом, проституция одновременно нормализуется и держится на расстоянии.

Франц Фанон писал: «С нашей точки зрения, тот, кто любит черных, такой же «больной», как и тот, кто их ненавидит… Чернокожий человек заслуживает не большего восхищения, чем, например, чех, вопрос только в том, что мы должны освободить человека» (Fanon, 2008 pp. xii–xiii).

В настоящей жизни шлюх не бывает. Разные люди оказываются в проституции по целому ряду причин – кто-то ненадолго, кто-то на продолжительное время. У них нет «типажа», нет определенного характера. Это просто люди, которые оказались в данной ситуации. Фетиш на «трансгрессию границ» может показаться признаком прогрессивных взглядов, но он просто сводит людей к предметам. А вот уничтожение этих границ действительно обладает революционным потенциалом.

Уничтожение границ означает признание человечности каждой, признание того, что все мы – люди. В этом нет никакой эксплуатации или грязи, лишь объективная солидарность, основанная на субъективном понимании. Я вижу другую личность во плоти, и я понимаю, что эта другая личность – это просто я в другой жизненной ситуации, в других обстоятельствах. Это значит посмотреть в чужие глаза и увидеть себя. И тогда приходит осознание того, насколько же жестока система, которая навешивает ярлык «шлюхи» и сводит его к «типажу».